Земля наша круглая, маленькая - геоид, яблочко, персик, шар. И Город наш круглый, маленький.
Выдумки Евклида у нас не проходят - пересекается здесь то, что не должно пересекаться, и кривится то, что мыслилось прямым.
Земля и воздух тут взволнованы кривизной - восстают, дыбятся, пузырятся, лопаются разрывами, разломами, прорехами и дырами.
А улицы и дороги петляют, виляют, вихляют, змеятся, кружатся и сворачиваются в лабиринты.
Пространство струится, складывается, выворачивается, искажает и преображает, видоизменяя фасады домов и делая странными лица. И жить в таком кривом и сложном совсем непросто, но забавно и радостно.
Людей у нас в городе немного, можно сказать, очень мало, а точнее - и нет почти. Так что все знают всех, и каждый узнает каждого, а когда встречаешь незнакомца, удивляешься и пытаешься припомнить.
Вот так ходишь по улицам - и видишь одни и те же лица, недоумевая и поражаясь, задумываясь и тревожась. Почему так мало? Почему все так похожи? Это одни и те же, или все же разные?
Есть и те, кого видишь ежедневно, к этому, может, вовсе и не стремясь. А есть и такие, кого не встречал никогда, - даже если много раз встретил.
И все эти знакомые незнакомцы и незнакомые знакомцы обескураживают и постоянно ставят в тупик. Стоит ли здороваться, ведь не представлены? Можно ль отвернуться? Но так тянет смотреть!
Мужчины у нас все бравые, достойные, строгие, серьезные. Много военных, бывших и будущих, - погоны, лампасы, сабли, сапоги. Много священников - рясы и косы. Много чиновников - пуговицы и животы.
А вот женщины в нашем городе все легкомысленные - в шляпках и бантах, в рюшах-оборках, в кольцах-перчатках, в страусиных перьях, со смешными сумочками, в длинноносых туфлях, с кружевными зонтиками на нежных локотках.
Но ведь так и должно быть - если мужчина серьезен, то женщина непременно в оборках? А может - и вовсе не должно, но уж так все время приключается.
Люди наши очень любознательны и чрезвычайно учены. Все немножко философы, и отчасти экономисты, и чуть-чуть политики, и слегка педагоги, и все поголовно поэты-литераторы. Всякий нищий сможет дать совет Рокфеллеру. Любой булочник переспорит Сократа. Каждый квасник Цицерона за пояс заткнет.
Вот так зайдешь иной раз в мясную, или в зеленную, или в скобяную, а там думают о высоком - изобретают, открывают, поучают и мудрствуют. У нас умник на умнике, талант на таланте - нигде такого не увидишь, дамы и господа!
Дома у нас, сами понимаете, кривые, а фасады выпуклые, а иногда и вогнутые - клонятся, качаются, норовят упасть. Лобачевскому с Риманом такое и не снилось, а мы вот ежедневно видим наяву.
Комнаты в нашем городе все многоугольные, но встречаются и круглые, хотя бывают и овальные, а то и вовсе незамкнутые. Обойди весь город - квадратной не найдешь. Полы у нас порогами-уступами; двери до конца не закрываются, потолки и стены падают слегка.
Так что головокружение посещает всякого - это очень славно, очень хорошо! Мысли же от этого сложные все, вычурные - как им быть другими в эдаком кривом? Ведь прямая линия очень незатейлива, ущербна, опасна, уверяю вас. Как-нибудь попробуйте, по прямой пройдите - вы набьете шишек, о столб и о дерево, а то и упретесь прямо в стенку лбом. И ходить всем следует только по кривой - впрочем, в этом случае трудно разобраться, где перед находится, а где совсем не он.
И трамвайные маршруты у нас кривые, очень кривые, поразительно кривые. Крутыми поворотами, зигзагами-дугами, спусками-подъемами, мостами-тоннелями, развилками и стрелками выходят они в другие измерения, звеня над городом, как красные кузнечики.
И номера их все больше округлые: сплошь тройки, шестерки, девятки. Единицы и в помине нет, а четверка стыдливо бродит по окраине.
И вот едешь в эдаком шестом номере, едешь долго, едешь медленно, едешь звеня, едешь по кругу - и видишь, словно на листе Мебиуса, снаружи и внутри одни и те же лица.
И все это так мило, так уютно, так приятно – век бы ехал и ехал, так бы и не выходил, но дела знаете, и приходится, а жаль, очень жаль!
А собак у нас в городе - не меньше, чем людей. Разных, больших и крохотных, добрых и злых, замысловатых и простецких, но тоже очень похожих друг на друга. И они сбиваются в стаи, и бегают извилистыми собачьими тропами, и играют собачьи свои свадьбы. А иногда и выбирают себе подходящих людей, и остаются с ними жить навсегда - прямодушные и верные. И заставляют самого убежденного домоседа дважды в сутки выходить на улицу.
А ведь народ наш ленив, и многие бы не всякий день любовались солнышком, если бы не трудолюбивые и умные собаки. Да, в нашем городе именно собаки заставляют людей работать и добывать пищу, а за это позволяют почувствовать, что ты кому-то нужен, что кто-то верный дома ждет тебя. Там - за косым забором, за падающим фасадом, в незамкнутой, разверзнутой комнате с кривыми окнами и дверями ждет и любит тебя.
И поскольку все у нас так непросто, все так неровно, все так криво и непрямо, все так перепадает и оступается, так поворачивается и закругляется, то ветер, ветер дует постоянно, капризничая и ежесекундно меняя направление. Ходить в нашем городе причесанным удается только лысым, ну, и тем, кто ни перед кем не снимает шапки.
И шляпки взлетают, и юбки вздымаются, и фалды сюртуков подымаются пламенем, пытаясь унести своих обладателей неведомо куда и неизвестно к кому. А уж коль подует чуть сильнее - то плащи и рясы, пелерины и шали, юбки и пальтишки превращаются в крылья, приподнимают над землей, а то и уносят в заоблачную высь. Так что полеты у нас в городе не редкость - Мери Поппинс и Олле Лукойе нас не удивят. Мы и сами умеем, и любим, и пробуем, и тренируемся, и летаем, и совсем не боимся - ничего-ничего. Да, иной раз такое творится - самому Шагалу любо посмотреть! Те же, у кого летать не получается, завидуют и дуются - а зря, честное слово, зря.
Ведь все же можно поправить, и все предельно просто: нужно носить крылатки и оборки - строгие костюмы не позволяют летать.
И солнца у нас много, удивительно, чересчур много! И его неровные потоки заливают город, заставляют жмуриться и делают все почти невидимым. Вот идешь так, зажмурившись. Идешь, смежив веки. Идешь, видя лишь ослепительный калейдоскоп перед глазами. - и радуешься, что улицы кривые, а то давно уж мордой об забор.
А солнце у нас такое жаркое, что подымается солнечный ветер, и увлекает всех ввысь, и все летят к солнцу, а оно притягивает - сильно, словно крохотная комическая дыра, так что даже затмевается и чернеет. И если не хочешь туда навсегда, то следует постараться, изловчиться, вывернуться почти наизнанку и на лету скинуть с себя сюртуки и юбки, чтоб поскорее упасть на землю.
Потому что там, на солнце, наверное, совсем неплохо. Но что в мире может быть лучше нашей сплющенной, нашей крохотной, нашей кривенькой, Земли!
Все бы хорошо, но выпуклое наше пространство, так похожее на пивную пену, на поднимающееся тесто, на играющие в лохани мыльные пузыри постоянно лопается, образует поры и отверстия, дыры и лазы, переходы и щели, благодаря чему и образуется невиданное в иных краях сквожение мира. И этот потусторонний сквозняк уносит кого-то в те неведомые места, что отделены от наших крохотным сдвигом во времени, а может - и туннелем в пространстве, или (вполне может статься) - кротовой норой, или черной дырой, или черт знает еще чем, что никак и не называется.
А счастливцы, попавшие туда, в те неведомые места, в иносуществование, в альтер-жизнь, в ту-бытие, могут все начать сначала.
И они становятся красивыми и чистыми, приличными и воспитанными, и живут во дворцах, и едят амброзию, и пьют только нектар, и летают исключительно на крыльях.
Но и там, в том, ином, прямом и совершенном мире, почему-то продолжают вспоминать они о нашем Городе - круглом, точно райский плод, будто степная дыня, словно голова лысого соседа. И не перестают думать о наших неровных ландшафтах, о наших кривеньких дорогах, о наших перепутанных улицах, о наших покосившихся домишках. И мечтают о нашем великолепном несовершенстве, о нашем блистательном непостоянстве, о нашей занимательной кривизне. И хотят, хотят, вернуться туда, где было так непросто, но радостно. А нам их даже немного жаль, этих потустронних красавцев и чистюль, этих правильных и прямых, этих с крыльями вместо фалд.
Ведь мы знаем, насколько кривое превосходнее и живее прямого - достаточно сравнить дерево и фонарный столб.
